действительно, эта натурщица позировала для картины «Монна Ванна», написанной Россетти почти за двадцать лет до полотна, где Холидей на эту роль взял Милли Хьюз.
Каждая красавица получила шанс быть запечатленной на полотнах прерафаэлитов.

Дмитрий Мережковский

МИКЕЛАНДЖЕЛО   

         Тебе навеки сердце благодарно,
         С тех пор как я, раздумием томим,
         Бродил у волн мутно-зеленых Арно, 

         По галереям сумрачным твоим,
         Флоренция! И статуи немые
         За мной следили: подходил я к ним 

         Благоговейно. Стены вековые
         Твоих дворцов объяты были сном,
         И мраморные люди, как живые, 

10     Стояли в нишах каменных кругом: 
         Здесь был Челлини, полный жаждой славы,
         Боккаччио с приветливым лицом, 

         Макиавелли, друг царей лукавый,
         И нежная Петрарки голова,
         И выходец из Ада величавый, 

         И тот, кого прославила молва,
         Не разгадав,— да Винчи, дивной тайной
         Исполненный, на древнего волхва 

         Похожий и во всем необычайный.
20     Как счастлив был, храня смущенный вид,
         Я — гость меж ними робкий и случайный. 

         И, попирая пыль священных плит,
         Как юноша, исполненный тревоги,
         На мудрого наставника глядит, — 

         Так я глядел на них: и были строги
         Их лица бледные, и предо мной,
         Великие, бесстрастные, как боги, 

         Они сияли вечной красотой.
         Но больше всех меж древними мужами
30     Я возлюбил того, кто головой 

         Поник на грудь, подавленный мечтами,
         И опытный в добре, как и во зле,
         Взирал на мир усталыми очами:

         Напечатлела дума на челе 
         Такую скорбь и отвращенье к жизни, 
         Каких с тех пор не видел на земле 

         Я никогда, и к собственной отчизне
         Презренье было горькое в устах,
         Подобное печальной укоризне. 

40     И я заметил в жилистых руках, 
         В уродливых морщинах, в повороте
         Широких плеч, в нахмуренных бровях — 

         Твое упорство вечное в работе,
         Твой гнев, создатель Страшного Суда,
         Твой беспощадный дух, Буонарроти. 

         И скукою бесцельного труда,
         И глупостью людскою возмущенный,
         Ты не вкушал покоя никогда. 

         Усильем тяжким воли напряженной
50     За миром мир ты создавал, как Бог,
         Мучительными снами удрученный, 

         Нетерпелив, угрюм и одинок. 
         Но в исполинских глыбах изваяний, 
         Подобных бреду, ты всю жизнь не мог 

         Осуществить чудовищных мечтаний
         И, красоту безмерную любя,
         Порой не успевал кончать созданий. 

         Упорный камень молотом дробя,
         Испытывал лишь ярость, утоленья
60     Не знал вовек,— и были у тебя 

         Отчаянью подобны вдохновенья:
         Ты вечно невозможного хотел.
         Являют нам могучие творенья 

         Страданий человеческих предел.
         Одной судьбы ты понял неизбежность
         Для злых и добрых: плод великих дел —

         Ты чувствовал покой и безнадежность
         И проклял, падая к ногам Христа,
         Земной любви обманчивую нежность,

70     Искусство проклял, но пока уста, 
         Без веры, Бога в муках призывали, —
         Душа была угрюма и пуста. 

         И Бог не утолил твоей печали,
         И от людей спасенья ты не ждал:
         Уста навек с презреньем замолчали. 

         Ты больше не молился, не роптал,
         Ожесточен в страданье одиноком,
         Ты, ни во что не веря, погибал. 

         И вот стоишь, не побежденный роком,
80     Ты предо мной, склоняя гордый лик,
         В отчаянье спокойном и глубоком, 

         Как демон, — безобразен и велик.

         1892 
         Флоренция

Дмитрий Мережковский

       ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ   

О, Винчи, ты во всем — единый:
Ты победил старинный плен.
Какою мудростью змеиной
Твой страшный лик запечатлен! 

Уже, как мы, разнообразный,
Сомненьем дерзким ты велик,
Ты в глубочайшие соблазны
Всего, что двойственно, проник. 

И у тебя во мгле иконы
С улыбкой Сфинкса смотрят вдаль
Полуязыческие жены, —
И не безгрешна их печаль: 

Они и девственны и страстны;
С прозрачной бледностью чела,
Они кощунственно прекрасны:
Они познали прелесть Зла.

С блестящих плеч упали ризы,
По пояс грудь обнажена,
И златоокой Мона-Лизы
Усмешка тайною полна. 

Всё дерзновение свободы,
Вся мудрость вещая в устах,
И то, о чем лепечут воды
И ветер полночи в листах. 

Пророк, иль демон, иль кудесник,
Загадку вечную храня,
О, Леонардо, ты — предвестник
Еще неведомого дня. 

Смотрите вы, больные дети
Больных и сумрачных веков:
Во мраке будущих столетий
Он, непонятен и суров,— 

Ко всем земным страстям бесстрастный,
Таким останется навек —
Богов презревший, самовластный,
Богоподобный человек. 

1894
Милан

Отвлекшись от Востока, заглянул для расслабления в тихую интеллектуальную флорентийскую гавань и... с оторопью обнаружил сдержанное, но всё одно кипение политических страстей - нет, бежать, бежать, бежать! Cнова в Китай, в Чжанцзяцзе, на Тяньменьшань )))

В Дачжай на террасы Лунцзи, здесь вид на склоны Музыки Рая... ))

На берег реки Ли, что тихо течёт от деревеньки Янди до древнего Синпина в окружении божественного пейзажа... ))

И хорошо, что там совсем другое эхо 

картинки красивые и очень китайские

Ничего не говорила про то, какой он музыкант или человек. Имела в виду его поведение на тему крымских событий.

В указанной ситуации эта фраза не работает. Потому что у ситуации есть формальная сторона и человеческая. Возможно, власть («крысы») нарушила формальную сторону, но  поступила в интересах русского народа, в результате исторических перипетий оказавшегося гражданами другой страны. А Макаревич занял формальную сторону против человеческой.
Или он любит только народ, живущий в пределах российской границы? 

У него есть все права, в том числе право высказывать своё мнение (не важно, верное или ошибочное). Но он человек публичный, и публика имеет право реагировать на его политические выступления.
Не, я не переключаюсь на другой канал, когда слышу его песни. И «Идиш джаз» слушала, хотя не поняла, причём тут Макаревич. И во время крымских событий пару передач с его участием на Эхе послушала. Злорадство в них тоже было. Как иначе воспринимать фразу, типа, они (крымчане) ещё пожалеют о своём выборе. Тогда и оформилось моё мнение, высказанное выше.

Джордж Гордон Байрон
САНТА КРОЧЕ
Из поэмы Паломничество Чайльд-Гарольда.
Перевод В. Левика

54
                  В священном Санта-Кроче есть гробницы,
                  Чьей славой Рим тысячекратно свят.
                  И пусть ничто в веках не сохранится
                  От мощи, обреченной на распад,
                  Они его бессмертье отстоят.
                  Там звездный Галилей в одном приделе,
                  В другом же, рядом с Альфиери, спят
                  Буонаротти и Макиавелли,
                  Отдав свой прах земле, им давшей колыбели.
55
                  Они бы, как стихии, вчетвером
                  Весь мир создать могли. Промчатся годы,
                  И может рухнуть царственный твой дом,
                  Италия! Но волею Природы
                  Гигантов равных не дали народы,
                  Царящие огнем своих армад.
                  И, как твои ни обветшали своды,
                  Их зори Возрожденья золотят,
                  И дал Канову твой божественный закат.
56
                  Но где ж, Тоскана, где три брата кровных?
                  Где Дант, Петрарка? Горек твой ответ!
                  Где тот рассказчик ста новелл любовных,
                  Что в прозе был пленительный поэт?
                  Иль потому он так пропал, их след,
                  Что Смерть, как Жизнь, от нас их отделила?,
                  На родине им даже бюстов нет!
                  Иль мрамора в Тоскане не хватило,
                  Чтобы Флоренция сынов своих почтила?
57
                  Неблагодарный город! Где твой стыд?
                  Как Сципион, храним чужою сенью,
                  Изгнанник твой, вдали твой Данте спит,
                  Хоть внуки всех причастных преступленью
                  Прощенья молят пред великой тенью.
                  И лавр носил Петрарка не родной -
                  Он, обучивший сладостному пенью
                  Всех европейских бардов, -  он не твой,
                  Хотя ограблен был, как и рожден, тобой.
58
                  Тебе Боккаччо завещал свой прах,
                  Но в Пантеоне ль мастер несравненный?
                  Напомнит ли хоть реквием в церквах,
                  Что он возвел язык обыкновенный
                  В Поэзию - мелодию сирены?
                  Он мавзолея славы заслужил,
                  Но и надгробье снял ханжа презренный,
                  И гению нет места средь могил,
                  Чтобы и вздохом тень прохожий не почтил.
59
                  Да, в Санта-Кроче величайших нет.
                  Но что с того? Не так ли в Древнем Риме,
                  Когда на имя Брута лег запрет,
                  Лишь слава Брута стала ощутимей.
                  И Данте сон валами крепостными
                  Равенна благодарная хранит.
                  И в Аркуа кустами роз живыми
                  Певца Лауры смертный холм увит.
                  Лишь мать-Флоренция об изгнанных скорбит.
60
                  Так пусть вельможам, герцогам-купцам
                  Воздвиглись пирамиды из агата,
                  Порфира, яшмы, -  это льстит глупцам!
                  Когда роса ложится в час заката
                  Иль веет ночь дыханьем аромата
                  На дерн могильный - вот он, мавзолей
                  Титанам, уходящим без возврата.
                  Насколько он прекрасней и теплей
                  Роскошных мраморов над прахом королей!
61
                  Скульптура вместе с радужной сестрой
                  Собор над Арно в чудо превратила.
                  Я свято чту искусств высокий строй,
                  Но сердцу все ж иное чудо мило:
                  Природа - море, облака, светила;
                  Я рад воспеть шедевры галерей,
                  Но даже то, что взор мой поразило,
                  Не рвется песней из души моей.
                  Есть мир совсем иной, где мой клинок верней.

Стихотворение живет на многих сайтах, и есть даже запись авторского чтения.
Leggy  выбрала сайт с интересными комментариями и ссылкой на оксфордское полотно, но   справедливо отметила, что нагих тел, поставленных Оденом на первое место в перечислении, там как раз нет в то время, как львиная пара и медвежье семейство вышли на передний план.

Замечательная иллюстрация. Скорее всего Одена вдохновили  Сцена охоты (и там пожар есть) и Возвращение с охоты в нью-йоркском The Met. Целиком большие многофигурные картины показывать здесь неудобно, а приведенный ключевой фрагмент Лесного пожара можно рассмотреть в деталях.

Формат женского портрета вполне подошел для поста. Тем более, что так называемая Симонетта напомнила мне девушку Доменико Венециано, которая несколько лет назад села передо мной на скамейку вапоретто, одетая в джинсовку,  и повернулась к окну, показав тот самый профиль. Всегда считал, что хоть художник жил и работал большей частью во Флоренции, блондинка на портрете, конечно же, венецианка, а теперь получил подтверждение.

Девушка-то была без всякого сомнения местная, а вот с авторством портрета — спасибо, Miktrick – пришлось подробнее разбираться.
Картинка в п. 116 взята из wikimedia, где автором указан Domenico_Veneziano. 
То же имя автора стояло на репродукции, которая была у нас дома.
Сейчас помойница перевернулась. Вот как трактует википедия:

Ренессансные красавицы из музеев Берлина, Милана, Нью-Йорка и Флоренции были представлены на выставке 2014 года в Милане своими профильными портретами, авторами которых считают братьев Полайоло.

Но наша лучше!