Проект "Флоренция" |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Проект "Флоренция" » Поговорим о Флоренции и об искусстве » Флоренция в поэзии
наша лучше!
Которая немка?
Лучше всех - та, что "Симонетта".
Старая любовь не ржавеет. С венециановской венецианкой знаком с детства, и не случайно она явилась мне в современном прикиде. Изменять не намерен.
Сравнил оригинал с переводом - есть разница! 
Виктор Топоров несколько огрубил звучание - проглядывает белогвардейский эпос. У Одена нет резких слов - у него одни поэтические намеки. В английском варианте и рифма лучше.
Кстати, как бы вы перевели данный фрагмент?
Пусть потаскух уводят в номера,
Где спросят подороже, но немного, --
А здешний дух вовек не умирал, --
И, пав во мху, былая недотрога
Клянет не опрометчивость свою,
А сводника -- лесного соловья.
Guilty intention still looks for a hotel
That wants no details and surrenders none;
A wood is that, and throws in charm as well,
And many a semi-innocent, undone,
Has blamed its nightingales who round the deed
Sang with such sweetness of a happy greed.
Виктор Топоров несколько огрубил звучание - проглядывает белогвардейский эпос.
Ага, напоминает "и девочек наших ведут в кабинет" ))
А "соловей сводник" - это откуда, не могу вспомнить?
Кстати, как бы вы перевели данный фрагмент?
В стихах? 
Я и в прозе пока не очень-то мысль Топорова могу пересказать. А уж Одена тем более. 
Подстрочник ему нужно составить.
не давая оценку вольному переводу, лишь слегка отступившему от оригинала, позволю себе слегка его подредактировать, сохранив размер не подлинника, а перевода, и его рифмы
Кому нужны мотель иль номера
Чтоб провести часок с подругою нестрогой,
Найдет в лесу очаровательный привал.
И, пав во мху, былая недотрога
Клянет не опрометчивость свою,
А сводника -- лесного соловья.
позволю себе слегка его подредактировать, сохранив размер не подлинника, а перевода, и его рифмы
Браво, Марк! В вашей редакции намного лучше! 
Пусть потаскух уводят в номера,
Где спросят подороже, но немного, --
А здешний дух вовек не умирал, --
И, пав во мху, былая недотрога
Клянет не опрометчивость свою,
А сводника -- лесного соловья.
Кому нужны мотель иль номера
Чтоб провести часок с подругою нестрогой,
Найдет в лесу очаровательный привал.
И, пав во мху, былая недотрога
Клянет не опрометчивость свою,
А сводника -- лесного соловья.
У Марка лучше, чем у Топорова: "потаскухи" превратились в "нестрогих подруг".
Но, ИМХО, у Одена нет ни тех, ни других. 
И непонятно, как "недотрога" одновременно может быть "нестрогой подругой"? 
В общем, у Топорова вышло грубо, но и у Марка романтики маловато.
Подстрочник ему нужно составить.
Не совсем подстрочник, конечно, но я старалась ближе к тексту и без падших женщин и соловьёв разбойников.
Guilty intention still looks for a hotel
That wants no details and surrenders none;
A wood is that, and throws in charm as well,
And many a semi-innocent, undone,
Has blamed its nightingales who round the deed
Sang with such sweetness of a happy greeв
Ведомые преступным желанием (влюблённые) ищут отель,
В котором портье даст ключ без лишних слов;
Лес - то же самое, и добавляет прелести,
И любовники, потерявшие невинность,
винят соловьев, которые вокруг дела
Пели с такой сладостью счастливой жадности.
А в стихах я не ах.
В общем, у Топорова вышло грубо, но и у Марка романтики маловато.
Не, мне Марк понравился: он облагородил Топорова и привнес некоторое индивидуальное звучание в своем переводе.
Например, отель оригинала был заменен на мотель, что говорит о пристрастии к автомобильному транспорту, а не каким-то там лесным оленям. Возможно, тут сыграл свою роль личный опыт переводчика (и одного, и другого)
И непонятно, как "недотрога" одновременно может быть "нестрогой подругой"?
И почему одновременно? А если было две подруги?
Ведомые преступным желанием (влюблённые) ищут отель,
В котором портье даст ключ без лишних слов;
Лес - то же самое, и добавляет прелести,
И любовники, потерявшие невинность,
винят соловьев, которые вокруг дела
Пели с такой сладостью счастливой жадности.
Перевод получился хороший и очень близкий к оригиналу.
Попробую притянуть рифму:
Любовники хотят найти отель,
В котором бы могли уединиться,
Но лес им лучше расстелил постель,
Где целомудрия легко лишиться,
И от блаженства трудно не упасть -
Трель соловья воспламеняет страсть.
Совсем без искажений не получается, но отель и соловья я постарался сохранить.
В общем, очень трудно читать стихи в оригинале, не проще их переводить, но нельзя доверять и профессионалам 
Не, мне Марк понравился: он облагородил Топорова
Это да. 
И почему одновременно? А если было две подруги?
Одновременно? 
Совсем без искажений не получается, но отель и соловья я постарался сохранить.
Мне нравится, хороший перевод получился!
В общем, очень трудно читать стихи в оригинале, не проще их переводить, но нельзя доверять и профессионалам
Выходит, читая Одена в переводе Топорова, мы поэзию Одена не узнаем?
Не совсем подстрочник, конечно, но я старалась ближе к тексту
Перевод получился хороший и очень близкий к оригиналу.
Попробую притянуть рифму
Замечательно! Всё ждал, когда Micktrik выдаст настоящий поэтический перевод.
Вспомнились три источника и три составные части, которые нам когда-то втюхивали. Здесь три составные части - отель, постель и страсть. А из трех источников по Одену - греховное намерение, лес и соловей - первый несколько смягчен словом любовники.
Вслед за Leggy повторю
Мне нравится, хороший перевод получился!
. . .
За оценку моей скромной попытки - спасибо.
Не, мне Марк понравился: он облагородил Топорова и привнес некоторое индивидуальное звучание в своем переводе.
Например, отель оригинала был заменен на мотель, что говорит о пристрастии к автомобильному транспорту, а не каким-то там лесным оленям. Возможно, тут сыграл свою роль личный опыт переводчика (и одного, и другого)
Это да.
О другом переводчике ничего сказать не могу, но тут свою роль сыграл мой личный читательский опыт: дорога к оденовскому лесу лежит через набоковские мотели.
Генри Уодсворт Лонгфелло
СТАРЫЙ МОСТ ВО ФЛОРЕНЦИИ
Меня построил Гадди. Я старик,
Мне пять веков. Над Арно вознесенный,
Пятой волну попрал я, как дракона
Архангел Михаил архистратиг.
Сверкает чешуей дракон. Велик
Его напор. Он дважды, разъяренный,
Ломал мосты. Но каменной препоной
Стоял я, и смирялся бунтовщик.
Шли гвельфы с гибеллинами на бой,
Я это видел, помню, как настал
Для Медичи кровавый час расправы.
Я убран флорентийскою резьбой.
Но то, что Микеланджело ступал
По этим плитам, - вот в чем отблеск славы!
Перевод В. Давиденковой
THE OLD BRIDGE AT FLORENCE
Taddeo Gaddi built me. I am old,
Five centuries old. I plant my foot of stone
Upon the Arno, as St. Michael's own
Was planted on the dragon. Fold by fold
Beneath me as it struggles. I behold
Its glistening scales. Twice hath it overthrown
My kindred and companions. Me alone
It moveth not, but is by me controlled,
I can remember when the Medici
Were driven from Florence; longer still ago
The final wars of Ghibelline and Guelf.
Florence adorns me with her jewelry;
And when I think that Michael Angelo
Hath leaned on me, I glory in myself.
Лонгфелло перевел сонет на итальянский. В письме поклоннице - американке, живущей во Флоренции, сопроводил перевод словами: это способ посетить Флоренцию и, боюсь, единственный, мне оставшийся.
IL PONTE VECCHIO DI FIRENZE
Gaddi mi fece; il Ponte Vecchio sono;
Cinquecent' anni gia sull' Arno pianto
Il piede, come il suo Michele Santo
Pianto sul draco. Mentre ch' io ragiono
Lo vedo torcere con flebil suono
Le rilucenti scaglie. Ha questi affranto
Due volte i miei maggior. Me solo intanto
Neppure muove, ed io non l' abbandono.
Io mi rammento quando fur cacciati
I Medici; pur quando Ghibellino
E Guelfo fecer pace mi rammento.
Fiorenza i suoi giojelli m' ha prestati;
E quando penso ch' Agnolo il divino
Su me posava, insuperbir mi sento.
В письме поклоннице - американке, живущей во Флоренции, сопроводил перевод словами: это способ посетить Флоренцию и, боюсь, единственный, мне оставшийся.
Печальная история, а стихи хорошие. Таддео Гадди рифмуется лучше, чем Нери ди Фьораванти. )
Обратил внимание на некоторые исторические и переводческие нюансы.
Twice hath it overthrown
My kindred and companions. Me alone
It moveth not, but is by me controlled,
Как пишут, сильные наводнения во Флоренции были в 1117, 1333, 1557, 1844 и 1966 годах. В 1117 и 1333 предшественник Понте Веккио не устоял, в 1345 году его отстроил заново, возможно, Таддео Гадди (или кто-то другой). Наверное, имелись в виду наводнения 1557 и 1844 годов, когда мост не был разрушен. Уже после Лонгфелло гитлеровцы его также не взорвали (или не стали взрывать), а вот в 1966 году он сильно пострадал (но не был смыт полностью).
Надо бы было отметить, что "отец" и "дед" Понта Старого стали жертвами "дракоши", который пару раз вырывался на волю.
Florence adorns me with her jewelry;
В переводе выражение стало "флорентийской резьбой" - золото превратилось в камень!
Это искажает действительность, так как флорентийская резьба скорее относится к мозаике, чем к ювелирным изделиям, которыми мост давно уже известен.
I can remember when the Medici
Were driven from Florence
Тоже переведено не очень аккуратно с исторической точки зрения. Изгнание Медичи не было кровавым, скорее таким было противостояние гвельфов и гибеллинов.
Интересно, как Лонгфелло обошелся с рифмой в последних шести строках:
в первой и четвертой строке я ее не заметил, во второй и пятой - проявилась сложная (longer still ago - Michael Angelo), в третьей и шестой - простая и четкая (and Guelf - in myself).
И почему он Medici противопоставил jewelry?
В переводе на русский и итальянский рифма выстроена аккуратно
В 1117 и 1333 предшественник Понте Веккио не устоял, в 1345 году его отстроил заново, возможно, Таддео Гадди (или кто-то другой). Наверное, имелись в виду наводнения 1557 и 1844 годов, когда мост не был разрушен.
Видимо так. Не может же мост "вспоминать"
те наводнения, которые были до того, как его построил (восстановил) Таддео Гадди. )
И почему он Medici противопоставил jewelry?
Потому, что всё кончается на "и". )
А переводчица с "флорентийской резьбой" явно перемудрила.
Потому, что всё кончается на "и". )
"И" или "у"? А, понял, все дело в ударении на "е" (на первый слог). Все ударяется на "e" (английское), хотя звуки получаются разные.
Правда, по-английски, МедИчи произносятся с ударением на второй слог, но слово-то итальянское, поэтому можно и на первый. В общем, настоящий поэт о рифме не очень заботится, тем более на родном языке - это мелочь
Понятно, что поэзия - это не рифма, а что-то более важное
Все же, к Медичи можно было бы прицепить что-то типа rich, enrich, enrich me... И по смыслу подходит
Шутка, глупо давать советы Лонгфелло 
"И" или "у"?
"i"
транскрипция [ ˈdʒuːəlri ]
мЕдичи
джЮэлри
Все же, к Медичи можно было бы прицепить что-то типа rich, enrich, enrich me...
К Медичи - да, но к Понте Веккьо нужно цеплять ювелирку. Если в другом месте не цепляется, прицепили к Медичи. )
транскрипция [ ˈdʒuːəlri ]
мЕдичи
джЮэлри
ну да, нас учили, как известно, по оксфордским шаблонам.
так если уж вкапываться, то британскому написанию jewellery соответствует и указанное выше произношение. как американцы пишут нам показал Лонгфелло, и произносят иначе, чем островитяне: звук Л совсем пропадает.
а Ме'дичи Лонгфелло наверняка именно так произносит с итальянским ударением.
может быть, так приблизимся к рифме.
... ... ...
фотография, сделанная в Венеции во время последней поездки Лонгфелло в Европу. он путешествовал с целым кланом.
ну да, нас учили, как известно, по оксфордским шаблонам.
так если уж вкапываться, то британскому написанию jewellery соответствует и указанное выше произношение. как американцы пишут нам показал Лонгфелло, и произносят иначе, чем островитяне: звук Л совсем пропадает.
а Ме'дичи Лонгфелло наверняка именно так произносит с итальянским ударением.
может быть, так приблизимся к рифме.
Транскрипция-то у тех, и других одинаковая. Да и произношение близкое, кроме того, что американцам в принципе свойственно "проглатывать буквы". В своё время я много общалась и с англичанами, и с американцами, последние говорят очень нечётко, будто кашу жуют, нужно очень приспосабливаться, чтобы понять.
Произношение можно послушать здесь https://myefe.ru/anglijskaya-transkriptsiya/jewellery
"Л" слышна, но, да, без "Л" рифма будет лучше. )
а Ме'дичи Лонгфелло наверняка именно так произносит с итальянским ударением.
Возможно, но поставленный таким образом апостроф напоминает о дичи и мясниках, располагавшихся на мосту в давние времена.
Я бы так подправил концовку перевода (без запаха дичи):
Я помню хорошо, когда изгнали Медичи
С позором из Флоренции, давным давно
Утихла гвельфов с гибеллинами война.
Мои витрины в золоте, толпятся богачи;
Сам Микеланджело ступал здесь над Арно
- Я вспоминаю с гордостью те времена.
Я помню хорошо, когда изгнали Медичи
С позором из Флоренции, давным давно
Утихла гвельфов с гибеллинами война.Мои витрины в золоте, толпятся богачи;
Сам Микеланджело ступал здесь над Арно
- Я вспоминаю с гордостью те времена.
Я всегда знала, что наши любители талантливее некоторых профессиональных переводчиков.
Хороший перевод, и близко к тексту! Вот только "I glory in myself" у Лонгфелло звучит сильнее, чем скромное "я вспоминаю с гордостью". ) Здесь можно усилить. )
Micktrik,
шесть строк выглядят как отличный черновик. А не слабО перевести заново все 14 ?
А мы поддержим ценными советами. Уже начали.
А не слабО перевести заново все 14 ?
Конечно, слабО! Заново? Шутите? 
Старый мост во Флоренции.
Еще Таддео Гадди выстроил меня
Пять сотен лет назад. Арно я придавил
Ногой из камня, как Архангел Михаил.
Дракон пленен, недвижима ступня.
Не верю, что мятежный дух порабощен,
Он дважды на свободу вырывался,
Крушил мосты, резвился, извивался,
Один я устоял, и он был укрощен.
Я помню хорошо, когда изгнали Медичи
С позором из Флоренции, давным давно
Утихла гвельфов с гибеллинами война.
Мои витрины в золоте, толпятся богачи;
Сам Микеланджело ступал здесь над Арно.
Покрылся славой я в былые времена.
Пять сотен лет назад. Арно я придавил
Ногой из камня, как Архангел Михаил.
Дракон пленен, недвижима ступня.
О, вот это очень сильно! Браво! Будто сам архангел написал. )
Вообще мне все 14 строк нравятся, замечательные рифмы, и концовка хорошая.
Конечно, слабО! Заново? Шутите?
Конечно это была шутка. Кто бы сомневался...
Получилось замечательно.
А почему Вас нет на стихи.ру? На книжку копите?
А почему Вас нет на стихи.ру? На книжку копите?
Не, я тут живу Больше критики, не надо хвалить, чтобы не превратился в Понте Веккио.
Перевод стихов - задача трудная и неблагодарная. Как мы выяснили, надо знать предмет и хорошо продумать и прочувствовать поэзию автора. Перевести слово в слово нельзя, поэтому возникает "кровавый час расправы" и всякая там "флорентийская резьба" (в той или иной степени). Ошибиться может и поэт, и переводчик. Поэту все прощают, так как он творец, который витает в высших сферах и имеет дело с искусством, а переводчик производит техническую обработку текста, поэтому должен быть точным и не допускать ошибок. Если вникнуть в перевод, то он оказывается не менее творческим, чем оригинальная поэзия, хотя приходится трудиться в тяжелых условиях всевозможных ограничений. И совершенству нет предела, так как можно только бесконечно приближаться к поэзии автора. В этом и состоит главная задача. Можно, конечно, переводить и просто на заданную тему. Скажем, оттолкнуться от Лонгфелло там, где это удобно, а потом наплести свое - как сложится. Иногда получается хорошо, но это уже не перевод, а сочинение стихов.
Марк, спасибо за Лонгфелло, я с удовольствием "погрыз" камни Старого моста.
Не, я тут живу Больше критики, не надо хвалить, чтобы не превратился в Понте Веккио.
Смирение паче гордости.
Генри Уодсворт Лонгфелло
KERAMOS
"Вертись, мой круг, помощник верный,
Свершая путь свой равномерный:
Пример Земля тебе дает.
Покорна мне сырая глина;
Так, по приказу властелина,
Без слов, без жалобы единой
На гибель раб идет".
Так пел гончар, свой круг вращая
Под сенью заросли густой.
Листы зеленые качая,
Над ним боярышник густой
Шуршал от легких дуновений.
Скользящие лучи и тени,
Как будто сетью огневой,
Одели плечи, грудь, колени,
И мне казалось, будто он
В ковер причудливый вплетен.
Простой гончар, усталый, пыльный,
Он был в тот миг как маг всесильный.
Стоял я молча в стороне,
Смотрел, как он колдует что-то,
И волшебством казалась мне
Его искусная работа.
Рукам владыки своего
Безвольно глина подчинялась,
Вытягивалась и сжималась,
Как мыслящее существо,
А он работал осторожно,
О чем-то думал и вздыхал,
Насвистывал мотив несложный
Или тихонько напевал:
"Вертись, мой круг! Все в мире тленно.
Неуловимый лик вселенной
Меняется из года в год.
Во тьме погаснет день кипучий,
С небес дождем прольются тучи,
Дождь обратится в пар летучий,
Свершив круговорот".
Гончар трудился, напевая,
И песенка его простая
С моими мыслями слилась:
Так птица раннею весною
В гнездо из веток, мха и хвои
Вплетает пестрых нитей вязь.
И вот гончар в одежде рваной
На крыльях песни сквозь туманы,
Как чародей, меня несет
За океан, где лентой узкой
Неведомый мне край встает, -
К востоку от земли французской.
Что за страна передо мной?
Она всегда в борьбе с водой;
В ней рек и ручейков избыток;
Канав, каналов, дамб узор;
Сады, где за резьбой калиток
Сверкает радужный узор
Гвоздик, тюльпанов, маргариток;
Смягчает влага летний зной;
На улицы, на кафель плиток
Льет солнце свет неяркий свой;
Медлительно над головой
Плывут, как будто волны пашут,
Раскрашенные корабли,
И, словно чайки, плавно машут
Крылами мельницы вдали.
Что это за страна? Взгляни,
Ты видишь городок прелестный?
То Дельфт старинный, искони
Искусством гончаров известный.
В домах от глянцевитых блюд
Ложатся блики там и тут;
Кувшины ждут, чтоб в них игриво
Фламандское вскипело пиво,
Блеснули искры рейнских вин;
Повсюду - на судах, на шлюпках,
На флягах путников, на трубках -
Фигурки женщин и мужчин
И рой смеющихся личин;
Гостеприимно пляшет пламя
В печах, покрытых изразцами;
На стенах и на потолках,
На лестницах, во всех углах,
На пестром уличном бордюре -
Цветы и ветки, чей наряд
Не смеет мять ни град, ни буря
И вешние дожди щадят.
"Вертись, мой круг! Все преходяще:
Из почки глянет лист блестящий,
Потом завянет и умрет;
Подует ветер и умчится;
В яйце живой птенец таится,
Он вылупится, оперится
И ввысь легко вспорхнет".
Лечу, - полет уже не страшен, -
Все дальше уношусь на юг.
Простор полей, лугов и пашен
Шарантой голубой украшен.
Слегка колеблются вокруг
Кресты церквей и шпили башен,
Как будто здесь всегда готов
Разверзнуться земной покров.
Что за гончар в одежде нищей
В убогом сумрачном жилище
Трудится ночи напролет,
Забыв часам и суткам счет?
Сосуды, кружки, статуэтки
Едва на хлеб ему дают.
Безумец он - вот общий суд.
Он в печь столы и табуретки
Кидает, как сухие ветки,
И сам готов не есть, не пить,
Чтоб досыта ее кормить.
Чернеют смуглых щек провалы...
Кто он, алхимик исхудалый,
Который твердую, как сталь,
Пытается создать эмаль, -
Всей жизни цель и смысл единый, -
Из руд, песка и влажной глины?
О Палисси! Исканий пыл
В груди ты с юности носил.
Ты наделен был вдохновеньем,
Нечеловеческим прозреньем
Тех благороднейших сердец,
Что в поисках всю жизнь блуждают
И если все же не встречают
Своей мечты, то, наконец,
Ее из праха созидают.
"Вертись, мой круг! Я эту вазу,
Создав, могу разрушить сразу.
Она безропотно умрет...
А люди, смертные творенья,
Клянут благой судьбы веленья,
Хотя постигнуть провиденье
Людской не может род".
Звучит напев не умолкая,
Меня все дальше увлекая.
Вон цепи Пиренейских гор,
Полей Испании простор;
Вон - славное в Искусстве имя
Майорка, светлый островок, -
На карте крошечный кружок, -
Алеет крышами своими.
Из огнедышащих печей
Взлетают ввысь снопы лучей,
И дым клубится к небосводу.
Скорее на восток, скорей!
Тиррены пенистые воды
Внизу колышутся слегка,
Уже темнеют Апеннины,
Где сосен шелестят вершины, -
Уже Италия близка.
В монастырях, в дворцовых залах,
На ослепительных порталах,
На улицах, внутри домов,
На стенах рынков оживленных
Букеты пышные цветов,
С полей Искусства принесенных.
Губбийская глазурь всегда
Блистает радужной игрою:
То снега чистой белизною,
То яркой синевой пруда.
Гербы, и вазы, и тарелки
Поспорить тонкостью отделки
С Фаэнцой могут без труда.
В Урбино свет узрел впервые
Тот юноша, кого родные
Назвали Рафаэлем. Он
Как светлый ангел был прекрасен,
А в живописи мудр и ясен.
Искусством гения пленен,
Потом Франческо Ксанто в глине
Благоговейно воскрешал
Гармонию воздушных линий.
Маэстро Джорджо сочетал
С рубином - золото, опал
И перламутра переливы,
Переплетая прихотливо
Над темной далью городов
Гирлянды листьев и плодов.
На эту чашу посмотри,
Прохожий, восхищенным оком:
Венок янтарных звезд внутри
На фоне, синем и глубоком,
И нежной женщины лицо:
Блестит янтарь на тонкой шее,
Под сеткой - желтых кос кольцо,
Небес прозрачней и синее,
Глаза струят лучистый свет...
"Прекраснейшая Кана" - четко
Подписано, - и нам портрет,
Стирая грань минувших лет,
О славе говорит короткой
Той женщины, кому свой пыл
Владелец чаши подарил.
Тосканы город лучезарный,
Где тихо плещут воды Арно,
Ты поклоненьем окружен!
Здесь делла Роббиа великий
Ваял - и мраморные лики
Зажег бессмертной жизнью он.
Трепещут изваяний губы,
Как будто гимны в честь творца
Они слагают без конца;
Христос из терракоты грубой, -
Но как чудесна, как чиста
Пропорций строгих красота!
На ангельских склоненных лицах
Такая кротость, доброта
И сострадание, что, мнится,
Не может горе вечно длиться,
Должна исчезнуть нищета.
В старинной церкви позабытой,
От взоров путника сокрытой,
На ложе гробовом лежит
И словно дремлет изваянье.
Одетый сумраком густым,
Епископ кажется живым.
Кругом - суровое молчанье...
В нем печи раскаленный зев
Сжег властолюбие и гнев,
Испепелил желаний всходы.
Незрячих глаз немая мгла
И бледность ясного чела
Гласят: "Нас утомили годы,
Отдохновенны смерти своды".
Но нет прекраснее гробниц,
Лепных плодов, листвы и птиц
В стране Авзония священной,
Нем те, чью красоту нетленной
Столетья берегла земля.
Теперь Апулии поля
Их возвратили: урны, вазы,
Как молчаливые рассказы,
Героев оживляют нам, -
Их битвы, подвиги, проказы, -
И воздают хвалу богам.
Движения фигур пластичны,
Понятен их простой язык.
В них прелесть Греции античной:
Геракл и рядом критский бык;
Лукавое лицо Силена;
Вот Афродита, вот Эрот,
Надменный Ахиллес, а вот
Прекрасная, как встарь, Елена.
"Вертись, мой круг! Закон единый
Ребенка сделает мужчиной,
Потом состарит и согнет.
Шагает юность по дороге,
Душа поет, крылаты ноги,
А старость, сидя на пороге,
К воспоминаньям льнет".
Но с дальних северных широт
Примчался ветер, влагой вея.
Я с ним лечу. Внизу течет
Ливийский Нил, богатство сея,
Неся обилье каждый год
Разливом необъятных вод.
Упавшим древом исполинским
Он и под небом абиссинским
И под египетским лежит.
По берегам, как часовые,
Стоят колеса водяные,
И что-то в них скрипит, скрипит,
Как будто там творят обеты
Воскресшие из тьмы времен
Фивейские анахореты
И за поклоном бьют поклон,
И ввысь летит их скорбный стон.
А вот Каир, где в ярком свете
Сверкают купола мечетей;
Там на базаре в первый раз
Вдыхает путник дуновенье
Аравии; там в упоенье
Глядит, не отрывая глаз,
Он на сосуды-великаны,
Похожие на тот сосуд,
Где отыскала Моргиана
Воров таинственный приют;
Там, пестротою теша взгляды,
Герои сказок Шахразады
Толпою перед ним встают.
Непроницаемы и строги
Египта каменные боги:
Вон Амон-Ра, и вдалеке
Озирис с лотосом в руке;
Изида в белом покрывале;
Огромный Скарабей застыл,
Раскрыв широкий траур крыл;
Сфинкс неподвижно смотрит в дали.
Вот украшения цариц, -
Ручные, тонкие изделья,
Эмаль браслетов, ожерелья, -
Похищенные из гробниц.
"Вертись, мой круг! Все люди братья
Без исключенья, без изъятья!
Над всеми тот же небосвод,
Все созданы из той же глины -
И нищие, и властелины,
И житель гор, и сын равнины,
И копт, и готтентот".
Лечу, захвачен песней в плен.
Пески, залива синь густая,
А дальше Ганг и Гималаи.
За твердью их гранитных стен
Раскинулась земля Китая.
Я вижу город Джиньдэджен,
Он вечно полон гарью черной;
Багрово полыхают горны
И тысячи больших печей;
Огонь неистовствует яро,
И зарево, как от пожара,
Всегда висит во тьме ночей.
Как желто-красных листьев рой
Осенней ветреной порою
Летит по влажной мостовой,
Чтоб у заборов лечь горою, -
Из тех печей во все края
Несется пестрая семья
Тончайших листьев из фарфора.
На желтизне прожилок сеть,
Игра оттенков, пурпур, медь,
Лазурь небесного простора,
Когда, омытая дождем,
Она чуть блещет серебром.
На каждом блюде и кувшине
Все тот же узнаем узор,
Но в детстве он пленял наш взор:
Ведет в безвестность мостик синий,
Над ним, приплыв издалека,
Висят недвижно облака;
Прохожий смотрит, как струится
Под аркой белая река;
Повсюду кровель черепица;
По берегу гуляет птица...
Она восторг внушала нам
И часто снилась по ночам.
Есть чудо-пагода в Китае,
Фарфоровая, вся сквозная.
Прозрачны девять этажей
Ее изящных галерей,
И видят снизу богомольцы
Фарфоровые колокольцы;
Звучит с неведомых времен
Их мелодичный перезвон.
Вся пагода огнем объята,
Бежит по ней за бликом блик,
Как будто в зареве заката
Пылает радужный цветник.
"Вертись, мой круг! Гони дремоту,
Чтоб кончить к вечеру работу, -
Ведь утром новый день придет,
И глиняный сосуд узорный
Погибнет в алой пасти горна,
Отмечен трещиной позорной,
Иль прочность обретет".
Качает, как ребенка мать,
Японию морская гладь.
Озера - синей влаги капли;
Над ними журавли и цапли
В прозрачном воздухе кружат.
Я вижу холм в полях зеленых.
Имари на пологих склонах
Раскинул жарких горнов ряд;
Стремятся ввысь колонны дыма,
И град растет неповторимый,
Где блики странные скользят
И пламя плещется незримо.
Большие яркие цветы;
Созвездия, что с высоты
Глядят бессонно и упрямо;
Оснеженная Фудзияма;
Деревья посреди полян;
Тростник, шуршащий над рекою;
У скал - кипение прибоя;
Заката кровь, зари шафран
На стройных вазах оживают,
И снова тростники вдали,
И снова цапли, журавли
В лазурном небе проплывают -
Природы вечной бытие
В Искусстве, двойнике ее.
Искусство - детище Природы,
Но материнские черты,
Исполненные красоты,
Спокойной силы и свободы,
В нем грацией облечены,
Утончены и смягчены
И, словно искрой с небосвода,
Сознанием озарены.
Велик поэт, велик ваятель,
Прекрасных образов создатель,
Природе верный до конца.
Людские трогает сердца,
Волнует или услаждает
Не тот, кого всю жизнь питает
Капризных вымыслов родник,
А тот, кто к цели благородной
Избрал звездою путеводной
Изменчивой Природы лик.
Так, времени не замечая,
Весенним утром думал я,
Чужие, дальние края,
Как ясновидец, различая.
Но колокол ударил вдруг
И возвестил нам звон напевный,
Что отдых настает полдневный.
Гончар остановил свой круг
И снял передник в пятнах глины,
Потом, не поднимая глаз,
Он, просвистев мотив недлинный,
Тихонько спел в последний раз:
"Мой круг, пора остановиться!
День слишком скоро тьмой сменится,
И слишком скоро ночь пройдет.
Осколки, черепки былого
Напоминают нам сурово,
Что близок час, и глиной снова
Мы станем в свой черед!"
Перевод Э. Линецкой
Замечательная ленинградская переводчица Эльга Львовна Линецкая в одной из приведенных здесь строф пропустила "по техническим причинам" имя города, о котором позже сказано с восхищением.
Вот оригинал
The palaces, the princely halls,
The doors of houses and the walls
Of churches and of belfry towers,
Cloister and castle, street and mart,
Are garlanded and gay with flowers
That blossom in the fields of art.
Here Gubbio's workshops gleam and glow
With brilliant, iridescent dyes,
The dazzling whiteness of the snow,
The cobalt blue of summer skies;
And vase and scutcheon, cup and plate,
In perfect finish emulate
Faenza, Florence, Pesaro.
Перевод стихов - задача трудная и неблагодарная. Как мы выяснили, надо знать предмет и хорошо продумать и прочувствовать поэзию автора. Перевести слово в слово нельзя...
И совершенству нет предела, так как можно только бесконечно приближаться к поэзии автора.
Отредактировано marc (2017-11-11 04:22:15)
из приведенных здесь строф пропустила "по техническим причинам" имя города, о котором позже сказано с восхищением.
"Губбийская глазурь"? А какая керамика типична для Губбио?
The palaces, the princely halls,
The doors of houses and the walls
Of churches and of belfry towers,
Cloister and castle, street and mart,
Are garlanded and gay with flowers
That blossom in the fields of art.
Here Gubbio's workshops gleam and glow
With brilliant, iridescent dyes,
The dazzling whiteness of the snow,
The cobalt blue of summer skies;
And vase and scutcheon, cup and plate,
In perfect finish emulate
Faenza, Florence, Pesaro.
В монастырях, в дворцовых залах,
На ослепительных порталах,
На улицах, внутри домов,
На стенах рынков оживленных
Букеты пышные цветов,
С полей Искусства принесенных.
Губбийская глазурь всегда
Блистает радужной игрою:
То снега чистой белизною,
То яркой синевой пруда.
Гербы, и вазы, и тарелки
Поспорить тонкостью отделки
С Фаэнцой могут без труда.
Флорентийский оригинал тоже просим
"Губбийская глазурь"? А какая керамика типична для Губбио?
Gubbio’s artistic ceramic production had its salad days in the 1500s under the direction of Mastro Giorgio Andreoli.
Флорентийский оригинал тоже просим
Vase
MANIFATTURA FIGLI DI GIUSEPPE CANTAGALLI, Florence
"Губбийская глазурь"? А какая керамика типична для Губбио?
В прошлом - майолика. Как, впрочем, во многих местах Италии.
Идея красивая - вокруг света на гончарном круге. Вот только про нашу Гжель ничего не написал.
Настоящая Майолика явилась тогда, когда стали употреблять для изделий желтоватую или беловатую глину и вместо свинцовой поливы покрывать ее глазурью из смеси окисей свинца и олова, которой уже пользовался для своих терракот знаменитый Лука делла Роббиа. Развитию М. много способствовали быстро усилившийся запрос на нее в высших слоях общества и покровительство, оказываемое ей владетельными особами, особенно урбинскими, феррарскими и флорентийскими герцогами, также общий подъем итальянского искусства в эпоху Возрождения. Период процветания М. продолжается с конца XIV по конец XVI ст. В эти два столетия она достигает до высокого совершенства в отношении форм изделий, блеска и гармонии красок, качества поливы, вообще тонкости и изящества работы; занимающиеся ею мастера нередко выказывают себя истинными артистами; лучшие итальянские художники не гнушаются сочинять рисунки для воспроизведения на сосудах. В особенности пользуются известностью продукты фабрик Урбино, Губбио, Кастель-Дуранте (ныне Урбании), Пезаро, Форли, Деруты, Каффаджоло, Фаэнцы, Феррары; сверх того, существовали майоликовые мастерские в Сиене, Фьезоле, Римини, Фабриано, Венеции, Падуе, Бассано, Витербо, Неаполе и мн. др. местах. Произведения одной местности отличаются от изделий другой преобладанием и любимым сочетанием известных красок, характером орнаментации, свойством поливы, цветом ее металлического рефлекса и т. п. признаками, по которым современные нам любители и собиратели М. распознают работы различных фабрик и мастеров независимо от марок, нередко встречающихся на этих предметах. Так, например, мастера Губбио, в числе которых самыми искусными были Джорджио Андреоли, его братья, Салимбени и Джованни, обращали внимание больше всего на силу, а его сын, Виченцио, на гармонию красок и щеголяли золотистыми и рубиновыми отблесками своих блюд с изображением нестрого нарисованных исторических сюжетов и бюстов красавиц (т. наз. amatorie — блюда, на которых посылались или подносились в подарок сласти по случаю свадеб и др. торжеств; см табл., фиг. 5). Напротив того, фабрики Урбино, производившие М. в огромном количестве, которое расходилось не только по всей Италии, но и в других странах Европы, славились изяществом форм роскошной посуды и художественностью украшающих ее рисунков, по большей части копий с композиций Рафаэля и др. знаменитых живописцев (см. табл., фиг. 6). Главные мастера здесь были Франческо Гардуччи, Асканио дель-фу-Гвидо, высокодаровитый Франческо Ксанто, семейство Фонтана и др. Рефлекс золотистого или рубинового цвета, нередко встречающийся на урбинским М., нежнее и чище чем тот, до которого достигали мастера Губбио. Изделия тосканского городка Каффаджоло узнаются по краскам: темно-синей, почти черной или воронова крыла, густой кобальтовой, а также ярко-желтой и оранжевой, гармонирующей с синим цветом и выделяющейся на ярко-белом фоне (см. табл., фиг. 2). Изображения на этих изделиях состояли преимущественно в арабесках сначала восточного характера, а потом стиля Возрождения, в гербах, аллегорических фигурах и эмблемах и отчасти в религиозных сценах. Отличительными признаками М. пезарского происхождения (главные мастера — Джиронамо делле Габбиче, его два сына, Бернардино Гальярдино и Якомо Ланфранко) преимущественно служат желтая полива и лиловатый металлический отблеск (табл. фиг. 9). Здесь впервые стали изображать на чашах и блюдах бюсты и конные фигуры воинов, рыцарские сцены и портреты молодых женщин (amomorie). Специальностью Кастель-Дуранте был глубокий голубой или золотисто-желтый фон, на котором изображались, преимущественно белой и серой красками, арабески, арматура, грифоны (см. табл., фиг. 7), сирены, амуры, густые гирлянды, пучки цветов и т. п. Из мастерской Деруты, устроенной учеником Л. делла Роббиа, Антонием дель Дуччьо, выходила посуда с рельефами, вазы в виде сосновых шишек, тонкие М., расписанные орнаментами и изображениями женских бюстов и исторических сюжетов; господствующими в ней красками были голубая или бистрового цвета, рефлексы — янтарные. Фаэнца отличалась легкостью своих изделий и превосходной белой, блестящей их поливой; орнаментация их состояла по большой части в изящных арабесках, светлых на светлом, преимущественно лиловато-сером фоне (см. табл., фиг. 1). В середине XVI ст. манера исполнения и сюжеты фаэнцских М. несколько изменились, и они стали сильно походить на урбинские вследствие перехода в Фаэнцу тамошних мастеров; желтого цвета с металлическим отблеском эта местность не знала до конца. Производство прекрасных М. развивается во 2-й половине XV в. в Неаполе и его окрестностях (так назыв. абруццская школа). Из здешних фабрик выдается над всеми достоинством своих работ основанная в Кастелли и управляемая талантливыми мастерами Нордо ди Кастелли и Антониусом Лоллусом. Последнему приписывают изобретение позолоты по фаянсу, заимствованное от него урбинскими и друг. итальянскими керамистами. После следовавшего за тем продолжительного упадка фабрика эта снова возвышается в конце XVII в. благодаря трудам Джованни Груе, потомство которого поддерживает ее репутацию до самой середины XVIII ст. Из прочих пунктов Италии, имевших мастерские М., следует назвать Венецию. Между ее разнообразными изделиями особенно замечательны в XVII ст. тарелки и блюда из плотной, стекловидной и легковесной глины, издающие при ударе металлический звук; края их украшены по большей части рельефными изображениями плодов и листьев, а дно — живописью, представляющей человеческие фигуры, иногда копии с картин Титана и других живописцев. С начала XVIII ст. под влиянием вкуса времени, пристрастного к роскоши и маньеризму, отдающему предпочтение фарфору перед фаянсом, М. начинает падать повсеместно в Италии и превращаться из искусства в рутинное ремесло. Новейшие попытки возродить ее в этой стране не привели пока к результатам, которые затмили бы достоинство старинных изделий того же рода и уменьшили бы их интерес в глазах любителей изящного. Производство М. было занесено из Италии во Францию, где вообще при королях Франциске I и Генрихе II изготовление художественной посуды стояло очень высоко; но возникшие здесь майоликовые мастерские мало-помалу были вытеснены фабриками фаянса. М. была известна также Швейцарии (см. табл., фиг. 3), Австрии, Германии (см. табл., фиг. 4) и Нидерландам; однако нигде не достигала до такого совершенства, как в классической стране искусства.
https://dic.academic.ru/dic.nsf/brokgauz_efron/63692/Майолика
Спасибо, но без картинок не доходит. А с картинками в теме места для поэзии не останется.
Вы здесь » Проект "Флоренция" » Поговорим о Флоренции и об искусстве » Флоренция в поэзии