Здесь ещё есть кое-что из Буслаева http://az.lib.ru/b/buslaew_f_i/
в частности:
Трехдневное празднование во Флоренции шестисотлетнего юбилея Данта Аллигиери  http://az.lib.ru/b/buslaew_f_i/text_189 … anie.shtml 
Римская вилла кн. З.А. Волконской  http://az.lib.ru/b/buslaew_f_i/text_189 … skoy.shtml

Спасибо, Буслаева нет, но есть другие интересные. Пока взяла "Художественные памятники русского Севера". А ещё хотелось бы найти что-нибудь сравнительное про древнерусскую живопись и европейскую. Может попадётся, дайте знать.

Настроение в стихотворении чувствуется, образы яркие, вызывающие, но мысль не понятна.

Почему автор изменил стилю и не написал "Пахана планет замочили, пора и нам сваливать"? )
И зачем на Сан Микеле приезжать, из стихов тоже не понятно.

Понравилось ли что-нибудь?

Про китайцев я тоже ничего не поняла, но списала это на то, что я чего-то не знаю. Оказывается, что не я одна. ) Можно сказать, что мы - не китайцы. )

Leggy,
Micktrik,

поскольку я замутил тему, вызвавшую некоторый интерес, то считаю обязанным внести вклад в обсуждение. С высказаным вами во многом согласен и отдельно не оговариваю.

Прежде всего привлекло название стихотворения: это был наш первый адрес в Венеции.
Речь идет о поездке к могиле Бродского: зачем еще ленинградский поэт отправится на Сан Микеле. Кстати, для меня его родной город всегда носил имя тети Леночки, жившей на Петроградской стороне. А при обратном переименовании запомнились слова Ирины Понаровской: – Когда говорят Питер, кажется, что вот Аврора бабахнет.
Вернемся к стихотворению. Естественно на Сан Микеле  возникают мысли о бренности земного существования, о чем и идет речь — Здесь от величья (нет, не до смешного – 
до страшного) лишь шаг.

Несмотря на то, что при входе вручают листок с планом, где указаны надгробия великих, поиск памятника вне католических и православных участков — на протестантской территории – оказался для нас блужданием в лабиринте. Видимо, так же и для  «лирического героя» стихотворения.
Однажды рассказал здесь о том, как у моего сына оказалось стило с могилы Бродского, когда он, чтобы не засорять надгробие, убрал торжественно возложенную мной авторучку рядом с записками, визитными карточками, сигаретами... В попытке избавиться от небрежной горки приношений, пришпандорили нынче к мраморному памятнику уродский почтовый ящик.

На фоне закатного пейзажа автор стихотворения обращается к мыслям о душе за земным пределом. Поскольку католическая и православная церкви нашего нобелиата в ад и рай не принимают, остается Лимб (пусть мы в него не верим).
Ватикан принял догму о том, что данное пространство является пристанищем для некрещенных младенцев, а также для праведников и философов, умерших до того, как родился и вознесся Христос.
Отсюда сплошной платон (согласно которому душа бессмертна -m.), витающий бесполо среди пеленок, сопли и латынь. 
И поскольку мы хотим откреститься от всех этих теологических сложностей, то — вот оно:
Да, азиаты - мы, С раскосыми и жадными очами! 
А коли с раскосыми, то вся древняя китайская премудрость — наша, в том числе ян и инь.
Китайские мотивы, китайская культура сопровождали Бродского всю жизнь.  Обожал китайские пельмени. Переводил китайские стихи. Написал «Письма династии Минь». Все это знает автор стихотворения, и это вспоминает у могилы Бродского.

Имя апостола с грамотным, по слову Бродского, львом настолько слито с Венецией, лагуной и всем, что там находится, что дополнительных ассоциаций не требует. С точки зрения древней китайской цивилизации, до которой мы добрались, все здешнее  — так, мелкий эпизод всемирной истории, в которой что апостол Марк, что Марко Поло — актеры второго плана.
Возвращаемся в реальный мир, сохранив на память билетик на вапоретто.

Что до «пахана», автор знаком с эти словом из литературы, как и мы. Из текста стихотворения явно выпадает. К тому же, на мой взгляд, образ Солнца, пахана планет неудачный. Вот если бы речь шла о звездном небе, и Юпитер был назван паханом планет — еще туда-сюда... Но все равно как-то неблагозвучно.

В апреле 2015 года в связи с присуждением национальной премии «Поэт» Юлию Киму и отказом жюри номинировать на премию Алексея Пурина Александр Кушнер вместе с Евгением Рейном вышли из состава жюри.

Рекомендую книжку «Бродский среди нас» Эллендеи Проффер, в конце которой и увидел фотографию почтового ящика. Книга интересна не только картинками.

Своё подправила )

Джакомо Леопарди

К памятнику Данте, который сооружается во Флоренции.

Хоть ныне наш народ
Обрел покой под белыми крылами,
Не сбросил он оковы
И по старинке в полусне живет.
Тому примеров много в подтвержденье:
Живем  мы ныне мелкими  страстями.
Италия родная,
Твои деянья в прошлом величавы,
А ныне обезлюдели селенья,
И некого там больше воспевать.
Так оглянись, Отчизна дорогая,
Равняйся на сынов бессмертной славы
И плачь! Себя должна ты порицать
За безразличье, что сковало нас!
Восстань и сбрось с себя постылый камень.
Пусть опалит хоть раз
Тебя былых свершений страсть и пламень!

Средь чужестранцев существует мненье:
Тосканцу равных не было и нет,
Но он поныне гость,
Где вечное обрел успокоенье.
С певцом Меонии  стал вровень он.
Не мил нам  будет свет
И вряд ли мы сумеем жить спокойно,
Пока он на чужбине
С того прискорбного дня похорон.
Флоренция, позор тебе и стыд,
Что не почтила гения достойно!
Так вспомни же  о сыне,
Которого весь мир боготворит
И воздает тебе хвалу и честь.
В том деле, коему дано начало,
Одно желанье есть,
Чтоб вся Италия единой стала.

К Италии  любовь -
Стране несчастной ныне и убогой,-
Чья закатилась слава,
Зажжет  сочувствие в сердцах, и вновь
Мы  одолеем долгое ненастье,
Коль меру будем знать в оценке строгой.
Так проявите жалость!
Утрите слезы ей, сыны, с ланит
И окажите  доброе участье.
Я поддержу  вас песней и стихами.
Нужна  ли вам советов чьих-то малость?
Вы  одолеете любой гранит,
За дело взявшись дружными  руками.
Ужель  забыли вы азы искусства?
Когда вам мастерства недоставало,
Чтоб пламенели чувства,
А сердце бы искрилось, как кресало?

Ваш  долг - такое изваять творенье,
Чтоб навсегда с души снять тяжкий груз.
Но кто б вас мог сподвигнуть
На труд великий, вызвав вдохновенье?
Чье имя может  души возвышать?
Спросите-ка у муз,
Чей голос сладостней всех голосов
И столь божественно его звучанье?
Коль сможете величье передать,
Италия воздаст вам по заслугам.
Когда же будет монумент готов,
Воздвигнутый потомкам в назиданье,
Тогда и примиримся мы друг с другом.
Среди искусств различных и ваянье
Приносит радость и успокоенье людям,
И прежние  страданья
Мы, итальянцы, наконец забудем.

И я горю желаньем
Восславить скорбную Отчизну-мать,
Канцону посвящая
Делам достойным вашим и стараньям.
Как в мрамор жизнь вдыхает ваш резец,
Так стих мой будет память воскрешать
О славном гражданине.
Ему возносится от нас хвала-
Он языка тосканского творец.
Италия, я знаю, как ты страждешь
От бед, терзающих тебя поныне.
Плохая в мире о тебе молва.
Что значит мрамор прошлого, коль жаждешь

Сейчас вернуть себе былую славу!
Но если Данте суждено забвенье,
Нам  всем страдать по праву
И никогда не знать освобожденья.

Не за себя, ты за Отчизну рад,
Хотя она несчастна. Но, быть может,
Ее пример взбодрит
Потомство спящее, чей сонный взгляд
Не видит предков славные деянья
И прошлое его уж не тревожит.

Италия немало пострадала,
Когда, покинув мир,
Ты в рай вошел в знак высшего признанья.
Унижена великая страна,
Что раньше тон державный задавала.
В ней всяк живущий сир,
Платя за унижение сполна.
А ныне, не поверишь, боль сильней,
Когда страною правят иностранцы
И страждут вместе с ней
Живущие  в неволе итальянцы.

О, ты блажен стократ,
Не видя наших бедствий и позора,
Как итальянских жен
Сжимал  в объятьях вражеский солдат;
Как разграблялись наши города
И  огнь сжирал святыни без разбора,
А лучшие творенья
Италии божественных творцов
За Альпы вывозились навсегда.
Враги добро бесценное возами
Везли в свои далекие владенья.
О если б слышал ты брань наглецов,
Свободу насаждающих  штыками!
Под звон кандальный или свист бича
Ужели  гневом мы не возгорим
При виде палача
И  оскверненье алтарей простим?

За что даны такие испытанья?
Зачем злой рок нас породил на свет,
Когда не в радость жизнь?
Отчизну ждут безмерные страданья.
Она наложница  в руках врагов -
Иной ей доли нет.
Ее пилой терзают, рвут на части.
Но облегчить ей боль
Нам  не хватает сил и нужных слов.
Сражались мы  не за тебя, родная,
И подвергали нашу жизнь напасти.
Никчемна наша  роль!
Живем, свою  судьбину проклиная.
Не за тебя мы проливали кровь,
И до сих пор саднит на сердце рана.
Италия же вновь
Должна терпеть глумливого тирана.

О, Данте, ты спокоен.
Знать, годы твой смягчили гневный нрав.
А итальянцы гибли,
Хоть каждый был иной судьбы достоин.
В степях, лесах дремучих на чужбине
Они сражались, смертью смерть поправ,
Где им враждебны были небо, звери, люди.
Полураздетые, без провианта
Все сгинули в заснеженной пустыне,
И вечным ложем служит лед их праху.
Предсмертные слова их: "Не забудем,
Что итальянцы мы - потомки Данте.
Мы  не задумываясь шли на плаху.
Юнцы  безусые в расцвете сил
Стяжали  не Италии свободу.
Злодей ее пленил,
Пославший нас на смерть себе в угоду".

Их стоны воем ветра заглушались,
В лесу гасилось эхо средь ветвей.
Закончился их путь,
А в поле хладные тела остались
В безмолвном царстве снежного Борея
Для пиршества зверей.
Теперь там все равны на поле битвы:
И трусы жалкие, и храбрецы.
Но память светлую о них лелея,
Мы  говорим им: "Дорогие братья,
Вас поминаем мы в часы молитвы.
Несчастные бойцы,
Попавшие  в ледовые объятья,
Скорбь велика для всей нашей Отчизны.
Вы пали, не склонивши головы.
Для нас нет горше тризны -
В краю родном несчастны мы, как вы".

На вас мы не в обиде.
Но мы  клянем своих поработителей,
Пославших  вас на гибель.
И ныне перед нами в жалком виде
Италия в печали безутешной
И гонит прочь незваных утешителей.
Когда бы состраданье
Вдруг пробудилось к нашим общим бедам,
Мы  б вырвались на свет из тьмы кромешной.
Скажи, певца божественного тень,
Как долго будет длиться наказанье,
Ужели  и тебе исход неведом?
Скажи, настанет ли желанный день,
Когда зазеленеет мирт листвою,
Чтоб всем нам к новой жизни возродиться?
Все меркнет пред тобою,
Чуть вспыхнув, как вечерняя зарница.

Ужель мы  будущего лишены
И нет конца позора?
Пока я жив, к тебе обращены
Мои  стихи, больное поколенье,-
В них предков глас укора.
Земля, что топчешь ты, хранит руины
Древнейших капищ. Так взгляни хоть раз
На изваянья, свитки и картины!
Но если дух угас,
Не для тебя страна с такой судьбою.
Уйди и поищи приют скромней.
Ей лучше быть вдовою,
Чем малодушных  взращивать мужей.

Перевод А. Махова

Сама Цветаева о Флоренции (об искусстве) неоднозначно высказывалась. В стихах нормально, хуже в прозе (в записных книжках). В записных книжках Цветаева часто неоднозначна.

1916-1918 г.
Таинственная скука великих произведений искусства, — одних уже наименований их: Венера Милосская, Сикстинская Мадонна, Колизей, Божественная Комедия (исключение Музыка. “Девятая симфониям — это всегда вздымает!).
Точно на них пудами навязла скука всех их читателей, чтителей, попечителей, толкователей…
И таинственное притяжение мировых имен: Елена, Роланд, Цезарь...

Сказанное относится к звуку имен их, к моему слуховому восприятию. Касательно же сущности — следующее:
Творению я несомненно предпочитаю Творца. Возьмем Джоконду и Леонардо. Джоконда — абсолют, Леонардо, нам Джоконду давший — великий вопросительный знак. Но может быть, Джоконда и есть ответ Леонардо? Да, но не исчерпывающий. За пределами творения (явленного!) еще целая бездна — Творец: весь творческий Хаос, все небо, все недра, все завтра, все звезды, — все, обрываемое здесь земною смертью.
Так абсолют (творение) превращается для меня в относительность: вехи к Творцу.
— Но это уничтожение искусства!
— Да. Искусство не самоцель: мост, а не цель.

1919 г.

Убеждаюсь, что не понятия не люблю, а слова. Назовите мне ту же вещь другим именем — и вещь внезапно просияет.
Так, например, девушка. Что-то дородное и благородное, вроде коровы. - И длинношеее, как Беатриче - И совершенно безнадёжное.
- А Madchen - золото, молодость, очарование и целование. - и прялка. - И Любовник...

Почему девушка - корова, а Беатриче - девушка?

Осип Мандельштам

Слышу, слышу ранний лед,
Шелестящий под мостами,
Вспоминаю, как плывет
Светлый хмель над головами.

С черствых лестниц, с площадей
С угловатыми дворцами
Круг Флоренции своей
Алигьери пел мощней
Утомленными губами.

Так гранит зернистый тот
Тень моя грызет очами,
Видит ночью ряд колод,
Днем казавшихся домами.

Или тень баклуши бьет
И позевывает с вами,

Иль шумит среди людей,
Греясь их вином и небом,

И несладким кормит хлебом
Неотвязных лебедей.

21—22 января 1937

Здесь не корова не девушка , а ангел. )

Иллюстрация к «Божественной комедии»: Беатриче несет поэта ввысь к Святой Троице

Грустное стихотворение. Но светлое. Как у Пушкина: "Мне грустно и легко; печаль моя светла..."

Пишут, что он и его жена поддерживали суфражисток и состояли в тесной дружбе с той самой Эммелин Панкхёрст, в защиту которой Мэри Ричардсон совершила вандальный акт против "Венеры" Веласкеса.
Как всё тесно, однако. )

Вопрос к специалистам по истории Флоренции: Беатриче с подругами с картины Генри Холидея похожа на флорентиек времени Данте и Беатриче? Та, что в оранжевом платье, кажется, слишком откровенно обтянутой. )
Данте у него, вроде, похож на Данте, а Флоренция на Флоренцию. )

Специалист по истории Флоренции здесь, собственно, Генри Холидей.

По поводу одежды:

Статья полностью - на сайте музея.

В заключение пародийная открытка итальянского иллюстратора Aurelio Bertiglia